python_regius | Евгений Морошкин | Два века прароссианства || Part I (Reply)

Откровение льется по многим руслам, и искусство — если и не самое чистое, то самое широкое из них.
«Роза мира», кн. 1, гл. 1

Загадка феномена творчества, его тайных источников волновала художников и мыслителей на протяжении многих веков. Ощущение сопряженности художественного вдохновения с самыми основополагающими законами мироздания; универсальный, непреходящий смысл, спонтанно возникающий в искусстве и сближающий самые разнородные его явления поверх различия эпох, традиций, стилей и индивидуальностей — все это не переставало быть предметом осмысления, то рождая строгие, рационально продуманные системы, то вызывая к жизни концепции философско-художественные, апеллирующие к интуиции и духовному пониманию. Бурное развитие естественных наук в течение последних столетий, все большая рационализация всех областей жизни вовсе не снимают актуальности этого вопроса; напротив, с течением времени все более обостряется интерес к процессам, в результате которых, по словам А. Белого, «в своих выводах в области морали, эстетики, психологии новое искусство не раз опережало медленный путь научно-философского мышления; и там, где наука и философия еще не давали ответа, этот ответ давался художником».

Одной из центральных тем это становится и в «Розе мира». Более того, смысл этой книги каждый читатель определяет для себя в зависимости от того, воспринимает ли он ее как чисто художественное произведение, строящееся по законам поэтической свободы, или же свидетельства Д. Андреева о многомерности мира по-настоящему убеждают читателя — и своей бесспорной логичностью, и созвучностью с его внутренними ощущениями. Конечно, здесь возникает вопрос: как быть тем, кто не только не испытывал моментов прозрения, хоть как-то соизмеримых с прозрениями Д. Андреева, но кто вообще никогда не ощущал в себе подобных способностей — ни в какой мере, ни в какой час своей жизни? Выходит — им нужно смириться с тем, что этот путь познания для них полностью закрыт, и остается только верить или не верить чужому опыту, никак не соотнося его со своим собственным?

Д. Андреев и на это дает ответ, точнее — множество, целый спектр ответов, и каждый человек имеет возможность выбрать из них для себя приемлемый. Один из ответов заключается как раз в мысли об искусстве — мысли о том, что оно по своей природе (если, конечно, иметь в виду настоящее искусство — серьезное и глубокое) содержит в себе откровение, идущее из того же источника, что и откровение трансфизическое или метаисторическое. Несомненно, что людей, которые обладают и способностью, и потребностью глубинного, всю душу затрагивающего, проникновения в художественные образы — таких людей неизмеримо больше, чем обладающих прямым и непосредственным даром духовного прозрения. Останавливаясь на некоторых явлениях русского искусства, Д. Андреев показывает, каким образом можно за явлениями стилевыми, психологическими и идейными разглядеть элементы того, что он называл вестничеством — то есть элементы пронизывающего искусство откровения.

Кроме того, Д. Андреев дает ответ самим строем своей речи, самим типом подхода ко всем явлениям, которых он касается, даже самой интонацией и ритмом своей книги — и каждый человек имеет возможность, почувствовав эту интонацию, войти внутрь такого хода мысли, ощутить в себе способность мыслить этими же категориями — и в этом нет ничего принципиально для человека недоступного. В сущности, это такой ход мысли, который давно уже проявлялся отдельными своими крупицами на страницах художественной литературы, и, в частности, русской классической литературы. Этим Д. Андреев неразрывно связан и с русской, и с мировой общекультурной традицией.

Вот и я считаю возможным, приняв за основу такой подход к явлениям и такой взгляд на искусство, высказать некоторые мысли на ту тему, которая была намечена Д. Андреевым в главе «Христианский миф и прароссианство» и в ряде глав о русской культуре, и которая им, по всем известным причинам, не была развита более основательно и широко.

Такова, в сущности, вся «Роза мира» — каждая ее глава, каждая страница ждет своего дальнейшего развития, и не только со стороны тех, кто бесспорно обладает духовидческим даром, но и, в принципе, со стороны всякого способного к непредвзятому мышлению человека, независимо от области его специальных знаний и объема его эрудиции. Этим, кстати, «Роза мира» принципиально отлична от тех теорий и концепций, приверженцы которых говорят об их полной завершенности и самодостаточности. Не может быть сомнений в том, что появление этой книги рано или поздно вызовет некую цепную реакцию, обозначит весьма широкое направление мысли, охватывающей многие стороны жизни. Предлагаемую работу я рассматриваю именно в таком общекультурном контексте.

Один из вопросов, неизбежно встающих перед каждым народом в его историческом становлении — вопрос о своей идентичности, об определении своего неповторимого лица; и, с другой стороны — вопрос об усвоении всечеловеческого опыта (культурного, мировоззренческого, религиозного), о перенесении его на свою почву, с тем, чтобы суметь выразить свою самобытность в общечеловеческой системе координат. Естественно, что роль искусства в этом процессе огромна, а на определенных исторических этапах она оказывается ведущей. Россия, конечно, не была первой (хронологически) страной, поставившей перед собой такую задачу; и все же опыт двух последних веков русского искусства, его осознанность и глубина, объем духовных ценностей, вызванных при этом к жизни — все это позволяет говорить о принципиальной значимости этого опыта и в масштабах мировой культуры.

Существует понятие, для которого долгое время не находилось в языке адекватного выражения, и которому Д. Андреев дал название прароссианства. Совершенно очевидна назревшая необходимость введения в обиход этого термина; прароссианство — это то внутренне присущее русской культуре мироотношение (проявившееся в наиболее чистом виде в дохристианский период ее истории), это — то ее качество, которое определило собою и характер языческой мифологии, и преобладающие русские психологические типы, и проявляемую в искусствах некую универсальную интонацию, проходящую через все столетия, и воспринимаемую как неповторимое лицо национальной культуры.

Как известно, с принятием христианства русская церковь начала упорную и последовательную борьбу с язычеством, а одновременно и со всякими проявлениями — в народном искусстве, в бытовом сознании, в каждодневных привычках людей — всего, в чем она могла усмотреть элементы язычества. «Не удивительно, что при таких условиях прароссианство не могло сложиться ни в какую автономную систему, ни в какое учение. Оно даже не могло осознать своего существования. Для такого осознания необходимо наличие хоть какого-нибудь стержня, оси, какого-нибудь центрального образа, принадлежащего данному мифу и только ему; а стержня такого не было. (…) То, что переживалось в душевном ощущении, приписывалось действию других инстанций: инстанций исключительно христианского мифа.» (РМ 7.2)

«С другой же стороны нас не может не поражать необычайная его устойчивость, феноменальная живучесть. Уже сама по себе эта живучесть говорит метаисторику о том, что мироотношение это коренилось не в случайных, не в приходящих чертах народной психологии, но в таких, которые присущи народу органически». В результате одновременного действия двух противонаправленных сил — утверждавшегося христианского миропонимания, и, с другой стороны — иррационально пребывающих в каждом человеке, неформулируемых, но неистребимых внутренних качеств — в результате этого сложилось, как показывает Д. Андреев, некоторое своеобразное состояние двоеверия, одновременного присутствия двух, параллельно существующих, мировосприятий. «При этом одно из них, христианское, быстро добившееся господства в качестве общегосударственного и общенародного круга идей, вытеснило своего соперника из целого ряда областей жизни (…). Второе отношение укрылось в фольклор, в низовое и прикладное искусство, в народные обряды и заговоры, в быт, но так никогда и не поднялось до уровня философских, или вообще идейных обобщений.» (РМ 7.2)

Такая духовная ситуация сохранялась в течение долгих веков, вплоть до начала XIX столетия, когда она стала, наконец, переходить в некое иное качество. Тогда и сказался в русской культуре тот многовековой опыт, который практически никем не осознавался, но который имел глубочайший смысл для истории и для самого существования России:

«Обе стороны драгоценны, обе оправданы единой Истиной, таящейся в них под покровом двух правд. Искоренится ли на Руси христианство, заглохнет ли прароссианское оправдание мира — и исчезнет одна из основ грядущей синтетической культуры. Обе должны быть сохранены для тех отдаленных времен, когда станет возможным не уничтожение их во взаимной борьбе, но переход обеих в общее гармоническое мироотношение и богоотношение, свободное от узости, от эпохальной ограниченности одного из них и от безотчетности, безынтеллектуальности другого».(РМ 7.2)

Теперь я могу полностью сформулировать тему своей работы. Я ставлю своей целью проследить некоторые из процессов в русском искусстве последних двух веков — именно те процессы, которые своим объективным результатом имели постепенное формирование такого нового синтезирующего миропонимания, постепенное его прорастание сначала в пространстве художественных образов, а затем и в сознании страны в целом. Именно художники, начиная с XIX века, приняли на себя огромный труд решения подобной задачи, независимо от того, насколько каждый из них осознавал саму эту проблему.

Мне представляется в данном случае уместным рассматривать русское искусство как единый, целостный духовно-творческий поток, имеющий множество параллелей и взаимодействий между отдельными его руслами — литературой, музыкой, живописью, другими формами творчества. Возможно, мне удастся несколько прояснить вопрос и о том, какими нитями с общими мировоззренческими проблемами могут быть связаны чисто внутренние, профессиональные поиски художников — поиски стилистические, технические, языковые. Разумеется, в рамках такой небольшой работы невозможно сколько-нибудь полно осветить тему прароссианства в искусстве — изложение этой темы, во многих случаях, будет сводиться только к указанию на существование, и лишь отдельных, немногих художественных явлений. В отборе этого круга явлений скажутся, конечно, и мои субъективные художественные предпочтения, и объем моих знаний, а главное — желание начать рассмотрение этого сложнейшего вопроса с наиболее ясных, показательных, и при этом общеизвестных примеров.

To be continued